– Вы, значит, очень спешите в Гонконг? – спросил его однажды сыщик.
– Очень спешим! – ответил Паспарту.
– Вы полагаете, что мистер Фогг стремится застать пароход на Иокогаму?
– В высшей степени.
– Так вы теперь поверили в это кругосветное путешествие?
– Вполне. А вы, мистер Фикс?
– Я? Я не верю!
– Шутник! – воскликнул, подмигивая, Паспарту.
Это замечание заставило сыщика задуматься. Эпитет, употребленный Паспарту, почему-то встревожил его. Не разгадал ли его француз? Он не знал, что подумать. Как мог, однако, Паспарту узнать, что Фикс – сыщик, когда это оставалось тайной для всех? А между тем, говоря с ним в таком тоне, Паспарту, несомненно, таил какую-то заднюю мысль.
В другой раз Паспарту пошел еще дальше: он не в силах был держать язык за зубами.
– Послушайте, мистер Фикс, – обратился он с хитрым видом к своему собеседнику, – неужели нам, к глубочайшему сожалению, придется расстаться с вами по приезде в Гонконг?
– Я, право, не знаю! – ответил растерявшийся сыщик. – Может быть, мне…
– Эх, – сказал Паспарту, – если бы вы нас сопровождали и дальше, это было бы прямо счастьем для меня! Право, агент Восточной индийской компании не может остановиться на полдороге! Вы ехали только до Бомбея, а вот уже скоро и Китай! Недалеко и Америка, а от Америки рукой подать до Европы!
Фикс внимательно посмотрел на своего собеседника, который улыбался ему самым любезным образом, и также решил рассмеяться. Паспарту, который был в ударе, спросил его:
– Прибыльно ли ваше ремесло?
– И да и нет, – ответил Фикс, не моргнув. – Бывают дела хорошие и плохие. Но вы ведь сами понимаете, что я путешествую не за свой счет.
– О, уж в этом-то я не сомневаюсь! – воскликнул Паспарту, заливаясь смехом.
На этом беседа закончилась; Фикс вернулся к себе в каюту и задумался. Очевидно, его разгадали. Так или иначе, но француз пронюхал, что он сыщик. Но предупредил ли он своего господина? Какую роль он сам играет во всей этой истории? Соучастник он или нет? Неужели дело раскрыто и, следовательно, проиграно? Сыщик провел несколько трудных часов: то он думал, что все пропало, то надеялся, что Фогг ничего не знает о создавшемся положении. Словом, Фикс не знал, что предпринять.
Но затем он успокоился и решил действовать с Паспарту в открытую. Если ему не удастся арестовать Фогга в Гонконге и тот приготовится на сей раз окончательно покинуть британскую территорию, то он, Фикс, все откроет Паспарту. Если слуга – сообщник своего господина и все рассказал тому, тогда дело плохо; если же слуга не замешан в краже, тогда в его интересах будет покинуть вора.
Таковы были взаимоотношения этих двух людей, а над ними в своем величественном бесстрастии парил Филеас Фогг. Он деловито описывал орбиту вокруг земного шара, нисколько не беспокоясь о тяготеющих к нему спутниках.
А между тем в соседстве с ним находилась, говоря языком астрономов, возмущающая звезда, которая, казалось бы, должна была произвести некоторые пертурбации в сердце нашего джентльмена. Но нет! Прелести миссис Ауды, к крайнему удивлению Паспарту, не производили этих пертурбаций, а если таковые и происходили, то, во всяком случае, их было труднее вычислить, чем те пертурбации Урана, благодаря которым был открыт Нептун.
Паспарту дивился этому с каждым днем все больше, особенно потому, что в глазах молодой женщины он читал столько признательности к его господину! Но, как видно, Филеас Фогг обладал сердцем, способным лишь на героические, а не на любовные порывы! Не было в нем и признаков озабоченности, неизбежной в столь рискованном путешествии. Зато Паспарту находился в постоянном волнении. Однажды, опершись на поручни, ограждающие спуск в машинное отделение, он смотрел на мощную машину, которая по временам вся сотрясалась, когда при сильной качке над водой появлялся бешено вращавшийся винт. И пар вырывался тогда из клапанов, что вызывало ярость честного малого.
– Эти клапаны плохо работают! – кричал он. – Мы не движемся! У этих англичан всегда так! Будь это американский пароход, он, быть может, и взорвался бы, но все же шел бы скорей!
В последние дни плавания стояла довольно ненастная погода. Дул сильный северо-западный ветер, мешавший ходу судна. Малоустойчивый «Рангун» сильно качало, и пассажиры справедливо негодовали на огромные валы, вызывавшие тошноту.
Третьего и четвертого ноября разразилось что-то вроде бури. Шквал яростно хлестал по волнам. «Рангун» вынужден был на целые полдня лечь в дрейф, его винт делал лишь по десять оборотов в минуту, чтобы судно могло хотя бы противиться волнам. Все паруса были убраны, и ветер ревел среди голых снастей.
Скорость пакетбота, естественно, сильно уменьшилась, и можно было предполагать, что если буря не утихнет, то он придет в Гонконг с опозданием часов на двадцать, если не больше, против времени, установленного расписанием.
Филеас Фогг с обычной невозмутимостью взирал на разъяренное море, которое, казалось, вступило с ним в единоборство. Его чело ни на мгновение не омрачалось, хотя опоздание на двадцать часов могло нарушить весь ход его путешествия, ибо он рисковал опоздать к отплытию парохода в Иокогаму. Но этот человек без нервов не ощущал ни беспокойства, ни волнения. Казалось, что налетевшая буря также входила в его расписание, что он и ее предвидел. Миссис Ауда, заговорив со своим спутником об этой досадной помехе, убедилась, что он столь же спокоен, как и всегда.